РИА "ОмскПресс"
Ещё только глядя на провокационную афишу балета, поставленного в омском Музыкальном театре, зритель наверняка чувствовал: будет что-то необычное. Но вряд ли предполагал, что настолько.
Очень жалею, что одно грубое и материальное вам понятно и натурально.
(Л.Н. Толстой, "Анна Каренина")
Почти аншлаг, известные люди Омска в зрительном зале… Все достаточно смелы, чтобы увидеть то, что после третьего звонка произойдет на сцене? Нормально? Не тошнит? Убежать в гневе, закрыв глаза, не захочется? Нет? Тогда поехали, и не говорите потом, что вас не предупреждали.
Я не мастер писать рецензии на театральные постановки. С кино во всех смыслах работать проще, даже смотреть его проще – потому что зрителя защищает экран. Есть в кинотеатре, согласитесь, это ощущение нездешности происходящего. Движущиеся на экране картинки – это одно, живые тела на сцене, до которых при желании можно дотронуться, - совсем другое.
Но если уходят, покоробленные, даже с "Нимфоманки", чего можно ожидать от без пяти минут экспериментального балета с настоящими людьми? С постановки практически бежали – кто молча, кто предварительно облив грязью исполнителей. Гул в зале, будто в улье с потревоженными пчелами, не прекращался до конца балета. Народ свистел, улюлюкал, не говоря уже о постоянно звонящих мобильных. Надо сказать, оскорбленный зритель на этом не успокоился – он еще пошел строчить гневные комментарии в интернете. Что же так заскребло по нервам "культурного" слоя омичей, что он так вознегодовал?
Всем в Омске известно: если хочется экспериментов – иди в "Пятый", например; если к такому морально не готов – Музыкальный к твоим услугам. Думаю, в этом несоответствии места и действия заключался первый (и, может быть, главный) шок зрителя. Будто специально приуроченные к Международному женскому дню премьерные показы тоже вызвали диссонанс: люди, воодушевленные весной и тюльпанами, шли смотреть на любовь, а им показали… страсть. Такую, знаете, неприкрытую, плотскую, мерзкую даже – вполне в духе Льва Николаевича, но совсем не в то время и не в том месте. И в этом была главная провокация. И нужна смелость, чтобы такое поставить в Музыкальном, нужно понимание еще в период написания сценария и репетиций, что омский зритель будет уходить и будет хаять.
Дергало почти полное отсутствие пластики, привычной для любителей классического балета. Приятные глазу сцены с ворохом балерин и поддержками танцоров можно пересчитать по пальцам. Безусловно, красивой до умиления можно назвать сцену утра после первой брачной ночи Левина и Кити – и она хорошо сообщается со сценой первых десяти минут балета. Сначала мы видим Кити неуклюжей, ломкой, совсем ещё девочкой, жестокой и глупой в любви по неопытности. Но брак её будто преображает – движения приобретают плавность и грацию, она становится настоящей женщиной. Пожалуй, вся основная балетная "классичность" была завязана вокруг этой счастливой по Толстому пары. Заветы Льва Николаевича передаются достоверно и почти в лоб. На танцующий грациозный дуэт Левина и Кити смотреть приятно, он не смущает покой души, как сказал бы поэт. Пара Каренина-Вронский омерзительна – именно такую эмоцию она и должна вызывать; а ещё жалость, переживание боли Карениной как собственной, осознание её жертвенной роли в романе – и в балете.
"Артисты играют прекрасно, но сама постановка ужасает. Ни сюжета, ни балета, а какое-то валяние по сцене: Анну Каренину почему-то за ноги таскают по сцене", - очень точный комментарий от одной из зрительниц, который отражает всю суть происходившего по обе стороны оркестровой ямы.
В начале – мерный гул идущего поезда, удары колес по стыкам рельсов, вот это "туту-туду, туту-туду" минут на пять, что уже само по себе действует на нервы. И Анна, в чёрном, мотающая всем телом, как тряпичная кукла, в такт поезду, в котором она едет. Иногда (чёткие промежутки!) она падает на пол, задрав ноги кверху, и ритмично трясет ими, а затем вновь принимает более привычную для зрителя позу. На протяжении всей постановки она очень редко находится в вертикальном положении – в основном лежит на полу. Этот жест можно истолковывать по-разному, в зависимости от ситуации. Вот харизматичный Каренин науськивает своему сыну (которого играет девочка) на мать, и в этот момент медленно, будто хтоническое чудовище из-под земли, на сцену выползает Анна. Примерно в том же низменном, "гадском" ключе уползает, перекатываясь, отвалившийся от Анны, как нетопырь от опустошенной жертвы, Вронский, когда Каренин застает его со своей женой. Что до таскания за ноги, это обычное доминирование и превосходство (на мой взгляд). "Ну молодец, ребёнком пол помыл!" - громко возмутился кто-то из зала, когда Каренин демонстрировал свою бесконечную власть в манипулировании сыном.
Странно, что люди, сознательно шедшие на балет, трактуют так буквально жесты и движения в постановке. Ведь балет – не пьеса, и танцоры не открывают рта, не говорят, они, как в немом кино, вынуждены с помощью танца, движений и жестов выражать не просто свои эмоции – концепцию! Здесь даже мимика не поможет, потому что зрителю её не видно.
Невероятно красивой была сцена венчания Кити и Левина – вовсе не главными героями, в белом, со свечками в руках, вступающими в брак под церковное песнопение; красиво было то, что происходило на заднем плане. В клубах дыма, подсвеченных красным, сплетались в страстных объятьях обнаженные (условно обнаженные, конечно же) тела, перекатывались, играли, плавно и пластично изгибались в экстазе. Вполне допускаю, что кому-то это показалось надругательством над церковью и священными обрядами, но режиссер-постановщик тут прав: даже если пара непорочна и стоит в белом пред алтарем, ночью в их постели все равно будет жарко.
Можно сколько угодно обуздывать хаос и природу – хоть религией, хоть высокоморальными нормами поведения – природа все равно вылезет наружу. Она вовсе не приятная и благостная, как представлял ее себе Жан Жак Руссо, а именно такая, как в "Страсти", - мерзкая, грязная, отвратительная для моралистов типа Каренина и первородная, теплая, манящая для "падших" - Анны и Вронского. Каренин, конечно, апологет высокой нравственной чистоты, но сколько труда ему стоило поднести троеперстие ко лбу своего сына..! Какая сильная и глубокая сцена..! Бедный Каренин даже запыхался, но его труды были вознаграждены: сын крестится под всю ту же литургию, а потом и вовсе становится будто механической куклой с заводом, делай с ним, что хочешь. И здесь вылезла механическая машинерия, ещё один отголосок несущегося неотвратимого поезда.
Надо сказать, ребёнка в балете "эксплуатируют" по полной программе. Помимо всего прочего, сын Карениных становится ещё и своеобразным "двойником" Вронского, отражая его ребячливость, детскость. Действительно, этот литературный герой видел в Анне не только любовницу, но и в своем роде мать. Медленно сбрасывая с колен свернувшегося клубком сына и принимая на колени Вронского в той же эмбриональной позе, актриса доступно передает этот скрытый у Толстого шаг. Так же метко была передана и сцена скачек, в которой, как все помнят, прекрасная и любимая лошадь Вронского упала, лишив наездника шанса выйти из соревнований победителем. Скачущий на игрушечной лошади ребенок как бы говорит нам: вся сцена – фарс, игра, иносказание главного, а главное будет потом. И вот оно – главное: пока мальчик тянет за повод павшую лошадь, Вронский в той же манере тащит уже почти мертвую, загнанную Каренину. Аналогия прозрачна, как слеза.
Жертвенность Карениной раскрылась в последней сцене, где в негодующего, слишком шумного зрителя чуть не полетели камни. Общество в бледных, как моль, нарядах, конечно, символически закидывало камнями падшую Каренину в ярком фиолетовом платье, но их лица и импульс броска были направлены в сторону зрительного зала. Мне кажется, в этот момент наступила гробовая тишина, но ее не было слышно из-за чудесной арии Генри Пёрселла, под которую Анна взошла на свой постамент-эшафот.
А дальше… "Где же поезд?!" - смеясь, выспрашивали потом в фойе театра. Честно говоря, я ждала нечто в духе братьев Люмьер, но то, что произошло, превзошло все ожидания. Всего лишь тяжелое дыхание загнанной жертвы (как после скачек), гулко бьющееся сердце (в такт колесам поезда, стучащим на протяжении всего балета). И – яркий, ослепительный свет, надвигающийся на одинокую фигуру. Как в стихотворении Александра Блока 1909 года:
И к вздрагиваньям медленного хлада
Усталую ты душу приучи,
Чтоб было здесь ей ничего не надо,
Когда оттуда ринутся лучи.