Александра Яковлева
«Деловой Омск»
19 и 21 декабря в Омском музыкальном театре пройдет российская премьера мюзикла «Поручик Тенгинского полка», приуроченная к 200-летию со дня рождения Михаила Юрьевича Лермонтова. Мюзикл поставлен по одноименной романтической балладе дагестанского композитора Ширвани Чалаева, в его основу положено одно из самых известных прозаических произведений М.Ю. Лермонтова – поэма «Герой нашего времени», а также 24 стихотворения поэта. Режиссер-постановщик Гали Абайдулов приоткрыл тайну замысла спектакля, признался в любви к Лермонтову, а также рассказал, что думает об омском зрителе и о критике.
Гали Мягазович, кто все-таки станет главным героем вашего мюзикла – Печорин или Лермонтов?
Первый акт называется так же, как и спектакль, – «Поручик Тенгинского полка», и он, безусловно, посвящен Лермонтову. Но второй акт называется «Печорин», здесь уже обращение к поэме Лермонтова «Герой нашего времени». Еще при жизни поэта ходили догадки о том, что Лермонтов вывел самого себя в Печорине. По крайне мере, так рассуждали современники и впоследствии потомки. Я не ставил перед собой задачи предельно точно разобраться в биографических казусах, перипетиях. Спектакль выходит на очень большое обобщение, когда весь мир собран в одно место. И Петербург, и горы, и Кисловодск, и Пятигорск – все есть в одном месте, спрессовано временем и событиями. Реальный поэт Лермонтов и плод его художественного творчества Печорин, оказывается, одно и то же, почти близнецы-братья. Это так интересно..! Мы просто наблюдаем за ситуацией, а дальше уже дело смотрящего. Зрителю предстоит решить, что он для себя принимает, как отвечает на вопросы: «что же такое Лермонтов? кто же он?».
В пьесе очень много персонажей – как вы собираетесь выходить из этой ситуации?
Будет задействован весь хор и часть балета. Действительно, приличное число солистов, даже пришлось немножко редактировать либретто. Но это не повредило ни спектаклю, ни концепции. Несмотря на то, что в одном акте речь идет о Лермонтове, а во втором – о Печорине, исполнители у нас одни и те же. И если, скажем, в первом акте есть такой персонаж как Приятель, то во втором акте он уже становится Юнкером. Мы пошли дальше, не изменяя себе, по этому принципу. Есть персонажи, у которых буквально пара реплик, - из них сформировали значимых и важных для нас персонажей с вокалом и своей сюжетной линией. Для спектакля сейчас в пошивочной готовят 220 костюмов…
Так много?!
Много, но это не значит, что у нас 220 человек выйдет на сцену, - будут переодевания. У девочек только по пять-шесть смен костюмов. Сейчас мне надо все просчитать, так выстроить конструкцию спектакля, чтобы сохранился эффект стремительности для зрителя, но при этом была возможность переодеться. Была в одном платье – и вот уже в другом! Сама декорация-то у нас неизменна, я костюмами создаю атмосферу, которая соответствует тому или иному эпизоду.
На сцене будет одна статичная декорация?
Знаете, музыкальное искусство вообще достаточно условно. Есть только музыка и слова, положенные на эту музыку, зажатые в метроритмические рамки, в рамки партитуры. Казалось бы, никак не сымпровизируешь. И я нашел такой прием, графически очень скупой пластический способ построения сцены. Образы всех сцен специально статичные, особенно массовые, хоровые. Я создал эту статику на фоне гигантской скалы – центральный фрагмент декорации – которая все время крутится. Куда ее ни поверни, она меняет свой образ. Наслоение камней превращается в лестницу, потом выясняется, что эта лестница уже в Эрмитаже, разворачиваешь – а это уже и не лестница, а горный аул.
Получается некая мировая ось…
Да, мировая ось, все крутится вокруг одного и того же. В этом есть определенные смыслы. Ведь и в поэме эпизоды написаны киношным образом, когда сцены выстреливают мгновенно: из салона можно попасть в горы, из горного аула – к знаменитому гроту. А статичные массовые мизансцены позволяют выразительно и спокойно работать солистам. Внимание зрителя нужно привлекать к событию, а главное событие – это текст. Для меня самое важное в этом спектакле – стихи Лермонтова прежде всего. Я хочу дать возможность зрителю услышать слова Лермонтова, положенные на очень хорошую музыку Ширвани Чалаева. Вдруг выясняется, что его поэзия может звучать как романс, баллада, монолог. Хотите, можете назвать это почти концертом – спектаклем-концертом, хотя и это не до конца отразит суть. Но вывод однозначен: Михаил Юрьевич – наш гений, наше с вами достояние, наше счастье.
Что Вас подвигло на спектакль о Лермонтове?
Борис Львович Ротберг предложил подумать о постановке, я послушал клавир, что-то помурлыкал – и дал свое согласие. Меня заинтересовало это. Мне всегда нравится, когда одного персонажа рассматривают в нескольких ипостасях, когда один артист играет разные роли. А как потом выясняется, роль-то одна. Самое главное, я решился на постановку спектакля, когда увидел, что весь текст в нем – стихи и проза – только Михаила Юрьевича. Что касается прозы, остались, конечно, выжимки, некий дайджест, чтобы только намекнуть о событии. Дальше уже я рулю процессом (смеется) – решаю, что подчеркнуть, а что нет. Дело не только в том, люблю я Лермонтова или не люблю. Я с детства обожаю Лермонтова, особенно за то, что тогда это было единственное, что можно было прочесть на французском языке. Но для меня важно одно: это все равно наш с вами гений, который подарил нам очень много красоты и потрясающего количества переживаний страстных, феерических, любовных. Вся любовная его лирика – это откровение, потрясение. Удивительный факт: ни одна женщина не написала ничего плохого о Лермонтове, в то время как мужчины достаточно резко о нем отзывались. Терпеть не могли его насмешек, его саркастического ума, его эпиграмм, его едких острот. Он был забияка просто, дуэлянт! И в то же время – гениальная поэзия. Просто гениальная.
Наверное, достаточно сложно это воплотить…
Вы знаете, жанр музыкального театра это позволяет. Мы все равно действуем во многом на ассоциативном уровне, нет той жесткой конкретики, которая необходима в драматическом театре. Я пытаюсь создать спектакль поэтический. А поэзия позволяет что-то договорить, а что-то не договорить, и у нее две ведущие линии – текст и музыка. Стихи Лермонтова и музыка Чалаева.
А как встраивается в эту парадигму балет?
У балета своя роль – это воспоминания героя о блистательном Петербурге. Уехал на Кавказ – там одна улица, что там делать, в этом Пятигорске? То ли дело Петербург… мазурка, блистательная мазурка! Она проходит пунктиром по всему спектаклю, это воспоминания и для Печорина, и для Лермонтова. Вот пауза в любовном дуэте с княжной – и в эту паузу врывается мазурка. И что важнее в этот момент для героя? Тут есть, чем поиграть, - словами этого не объяснишь, но я могу это сделать, материализовать. А уже ваше право – увидеть или не увидеть, понять или нет понять.
Вы отдаете всю интерпретацию зрителю. Как думаете, он поймет Ваш замысел?
Естественно, я делаю то, что сам думаю по этому поводу. Надеюсь, зритель поймет мою точку зрения, а дальше у него есть право – соглашаться с моим мнением или нет. Что касается эстетического восприятия, есть подозрения, что люди обомлеют от красоты. Конечно, сначала глаза увидят. Я не позволю себе оскорбить святые зрительские чувства, коими является любовь к театру. Мы не претендуем ни на что, только на одно: показать всем, что красота – вот она, рядом с нами. В Омске я хочу делать красоту! Вот с «Врубелем» пообещал, что сделаю красоту, - и сделал красоту. Я считаю, замечательная работа и похожа на лермонтовскую историю – обе постановки ведь о творце, поэте.
Кстати, летом была премьера «Врубеля», и в местных СМИ появился негативный отзыв журналистки, которая побывала на генеральной репетиции. Оказалось, что она ничего не поняла…
А почему мне не показали этот негативный отзыв? Естественно, ребенок не мог ничего понять, потому что там ничего и не было. На финальной репетиции все проходило в полсвиста для того, чтобы я мог выставить окончательно свет. А еще было такого рода обстоятельство как травма – вылетает человек, и все. К сожалению, труппа не такая большая, сразу последовало много замен. Сейчас эта артистка уже вылечилась, восстановилась, потихоньку начинает заниматься. Были и нервные срывы, потому что артисты очень переживали и верили в спектакль. Я им очень благодарен – они все тепло и всю страсть своих душ вложили в этот балет.
И премьеры прошли на невероятном подъеме.
Я была на балете – омский зритель с восторгом принимал постановку! Я и сама прониклась…
Спасибо Вам за это. Ваш зритель ведь очень театральный. Я это понял, когда в первый раз работал в драме – я был просто потрясен! Очередь в кассу за билетами – фантастика! Потом подглядывал, как люди смотрели спектакль. Что касается Омского музыкального театра, ко мне после премьеры подходили зрители, совершенно разные по возрасту, обоих полов – и все вопросы по делу. Театральную публику всегда заметно. Ты понимаешь, что в этом месте будет зрительское впечатление, а какова будет реакция – вот это любопытно. По дыханию зала, по реакции все понятно становится. Если понимают твой язык – а ты разговариваешь на театральном языке – значит, зритель театральный.
Как вы относитесь к театральной критике?
Очень хорошо! Пардон, друзья мои, если бы не было критики, каждый художник варился бы в собственном соку. Критика – это необыкновенная палочка-выручалочка, большой помощник. Она позволяет более точно сформулировать то, что ты не смог додумать. Вы думаете, мне не интересно мнение кого-то еще? Отнюдь. Может быть, я такой человек, может быть, кому-то критика не нравится, он считает себя великим, как сейчас говорят. Я же считаю себя нормальным, делаю свое дело, как учили. Привношу, конечно, свое личностное, художественное, но раз мне доверили, значит, я имею право. А мнение критиков я уважаю, потому что это профессионалы своего дела. Изначально мы говорим не об огульной критике на уровне «нравится – не нравится», а о людях, владеющих предметом, об экспертах. Я всегда с большим удовольствием общаюсь с музыкальными, театральными критиками. Поймите одно: если ты не сделал гадость, никто не захочет тебя оскорбить. А я и гадость – это как-то… (смеется) Я стремлюсь только к красоте. К внятности и красоте. Должно быть все предельно понятно, выразительно – и очень красиво.